На протяжении 50 лет теперь уже народный артист России играет на сцене первого и единственного в своей жизни Качаловского театра.

Сегодня на главной сцене казанского Русского драматического театра им. В. Качалова ведущий актер Геннадий Прытков отпраздновал 70-летний юбилей. В праздничный вечер артист вышел на сцену родного театра в одной из самых значимых и любимых своих ролей — образе Князя из спектакля «Дядюшкин сон» по повести Федора Достоевского. После спектакля Геннадию Прыткову пришлось задержаться на сцене — поздравить актера съехалась театральная общественность со всей Казани.

Теперь уже народный артист России Геннадий Прытков родился 25 января 1948 года. Качаловский театр для артиста — первый и единственный. Геннадий Прытков служит на этой сцене уже почти полвека — 50 лет и пережил далеко не один «дворцовый переворот». Как говорят коллеги, кропотливый и даже местами чуточку занудный в работе над ролью, Геннадий Прытков — всегда неспокойный, ищущий, жаждущий артист.

Закончив школу и подав документы в электротехникум для маминого успокоения, экзамены будущий актер отправился поступать в Казанское театральное училище. Как вспоминает артист, его вступительные испытания превратились в настоящую комедию в лучших традициях жанра. Комиссия заливалась смехом, еле сдерживая слезы от, казалось бы, трагической поэзии Мусы Джалиля, темпераментно задекларированной Прытковым. После дипломного спектакля «Два товарища» по Войновичу юного артиста сразу же пригласили в Качаловский.

На сцене Качаловского Геннадий Прытков прожил десятки жизней: навсегда останутся в нем кураж, бесшабашность и искренность Гекльберри Финна — одного из самых первых его героев, максимализм его Глумова перерос в консерватизм Крутицкого, в наивности его Князя отражается его любовь к жизни.

«У нас сегодня праздник, у театра праздник, у города, у республики,. потому что перед нами совершенно уникальная личность, которая 50 лет работает в этом храме искусства, — подчеркнула первый заместитель министра культуры РТ Эльвира Камалова, поднявшись на сцену с букетом. — Мы помним вас в замечательных ролях: я никогда не забуду вашего Воланда. Это было просто феерично, страшно и демонично. Прекрасны ваши и ранние, и поздние работы. Ваши роли такие непохожие, такой многогранный талант не может не вызывать восхищения».

«Конечно, чиновники без бумаг не ходят», — с улыбкой заявила Камалова. С собой в Качаловский замминистра привезла Указ Президента Татарстана Рустама Минниханова о награждении Геннадия Прыткова медалью «За доблестный труд и большой вклад в развитие театрального искусства РТ».

Неожиданно в этот вечер поздравляли актера чиновники: следующим на сцену вышел начальник управления культуры исполкома Казани Азат Абзалов, который признался, что долгие годы жил по соседству с Геннадием Прытковым и, будучи еще ребенком, наблюдал, как артист репетирует роли на ходу или печатает что-то на старенькой печатной машинке.

«Геннадий Николаевич даже не знает об этом, но он мне помог определиться в жизни. Когда я был мальчишкой и выходил гулять во двор, я очень часто видел Геннадия Николаевича, он в раздумьях прогуливался по двору. Я понимал, что он в образе, я понимал, что он занимается важным делом, артист — это не просто так», — отметил Абзалов.

Артисту сегодня вручили десятки букетов и благодарственных писем. Геннадий Прытков получил правительственную телеграмму от руководитель Аппарата Президента РТ Асгата Сафарова, благодарственные письма мэра Казани Ильсура Метшина и Союза театральных деятелей России.

Заместитель директора Татарского академического театра оперы и балета им. М. Джалиля Юрий Ларионов вручил актеру подарочный томик Пушкина и по сложившейся уже традиции зачитал несколько шутливых строчек. От лица Татарского драматического театра им. Г. Камала артиста поздравили прославленные актеры Наиля Гараева и Равиль Шарафеев. Принимал Геннадий Прытков подарки от ТЮЗа и Филармонии, но самыми дорогими были поздравления родного Качаловского.

«У этого человека есть замечательное качество — преданность театру, любовь и жертвенное отношение к театру: болеет, не болеет — он всегда трудится и готовится к спектаклю. Он грамотный человек, и, несмотря на то, что у него нет высшего образования, у него есть высшие награды. Гена занят во всех моих спектаклях, за 23 года не помню ни одного, где бы он не играл. Характер у него не простой, но с каким артистом бывает легко? Мы все его любим, мы тебя ценим», — поздравил коллегу директор и главный режиссер Качаловского театра Александр Славутский.

«Честно вам скажу, я не думал, что доживу до 70, — начал артист. — Сегодня мне хочется сказать спасибо моей жене, спасибо Артему, нашему сыну, спасибо моим докторам, которые все эти годы поддерживают во мне здоровье, спасибо за то, что я стою сегодня на сцене театра и тем, кто сегодня с нами, нашим зрителям. И, конечно, огромное спасибо, Александр Яковлевич, Вам. Надеюсь, что я и дальше буду нужен и Вы будете брать меня с собой».

Качаловцы подарили Геннадию Прыткову около сотни роз и под шумные апплодисменты проводили юбиляра со сцены.

Сегодня Геннадий Николаевич Прытков, один из корифеев Качаловского театра, отмечает свое семидесятилетие. «Казанский репортер» заглянул в гости к артисту, чтобы первым поздравить его с этой датой.

Вечером он вновь выйдет на сцену в образе Князя в «Дядюшкином сне». И зал взорвется аплодисментами при его появлении. Впрочем, как всегда. В любой роли. Даже самой маленькой. А за полвека, которые он служит в Качаловском, их было немало.

– Их количество – не основное в нашей профессии. Главное – иметь возможность говорить со сцены о том, что тебя волнует. Я не считаю, сколько уже было сыграно образов, не прикидываю, сколько еще смогу сыграть…

И все же Геннадий Николаевич пишет свою собственную летопись. Философическими миниатюрами. Не для кого-то – для себя.

«В принципе, если рассказать коротко о себе, то жизнь моя укладывается в четыре слова: родился, выучился, женился, работаю.
Родился в 1948-ом году, в селе Левашово, в семье тракториста и связистки. Родители разошлись почти сразу после моего рождения. Отца я никогда не видел. Так что полностью соответствую слову “безотцовщина”. Но это никогда не удручало меня, потому что у меня была Мама. Жить было трудновато на зарплату связистки. Пришлось после окончания 8-ми классов пойти работать на завод, но параллельно обманным путем (мама не знала, что я поступаю в театральное училище) мне удалось стать учащимся на актерском отделении в Казани, вечернем отделении».

– Во всем педагог по литературе виноват – Лидия Сергеевна Анитулина. Она еще в шестом классе мне сказала: «Ты – артист, Прытков! Больше ничем в своей жизни не пытайся заниматься». И однажды, после очередного спектакля, за кулисы пришла женщина в возрасте. В ней я узнал свою школьную учительницу литературы. «Вот видишь, я же не ошиблась», – тихо сказала она. – Прытков замолкает. Синий дымок сигареты тоненькой струйкой поднимается над угрожающей чернотой кофе. – Один раз попадаешь в театр – и пожизненное заключение тебе обеспечено, – вдруг разрывает тишину Геннадий Николаевич. – Если попадаешь, – он с особым нажимом произносит это слово, – в театр. А не просто поступаешь туда работать. Несколько раз я пытался вырваться из этой тюрьмы, но безуспешно. У меня была возможность уехать в Воронеж, в Тверь и в Москву. Опять же в театр. Но посмотришь на мир – и опять возвращаешься в свою родную тюрьму. В ней удобнее. В ней все знаешь. В ней всех понимаешь. А насчет того, чтобы порвать с театром насовсем… Нет. Даже мысли этой не было. Передышки были. Желание вдохнуть другой воздух, увидеть жизнь за стенами театра. Особенно, когда в театре все было глухо, все было закрыто и ничего в актерском смысле мне не светило, я с удовольствием кидался в жизнь. Был в нашем театре такой режиссер – Ефим Давидович Табачников, который обо так и говорил: «Он же не хочет работать в театре, я его видел на улице. И ему улица нравится больше». Я уходил из театра. Но все заканчивалось тем, что я возвращался…

У Прыткова удивительно грустные глаза. Они остаются такими даже тогда, когда он заразительно, до слез хохочет. И еще его глаза всепроникающи, – такое ощущение, что он видит нечто такое, что недоступно другим. И невероятно ироничны…

«– Ооо! – кричит мужик, чуть принявший на грудь. – Это же наша superstar. Подождите, подождите, куда же вы уходите? Подождите!
Звезда-супер останавливается.
Чуть принявший на грудь с восторгом:
– Как ваша фамилия?»

– Я такой человек, что все время нахожусь на грани катастроф. И мне все время на помощь приходили близкие мне люди, которые не давали мне свалиться куда-то в пропасть… Самый яркий период в моей жизни, когда я нашел ребят сто шестнадцатой школы. Мы до сих пор дружим. Им было тогда лет одиннадцать-двенадцать, а ведь уже скоро им будет по шестьдесят. Мы начали с ними с «Трех мушкетеров». Так до сих пор одной командой и живем... Это случилось как раз в те годы, когда в театре было невыносимо. Дробилка такая – жизнь. Благополучной жизни у меня не было. В театре же все зависит от нуждаемости в тебе. И если ты не нужен, то ты попадаешь в эту самую дробилку. И можно в одну секунду свалиться в пропасть – пить начать, гулять… В одну секунду… Тут Ирина, жена моя, мое главное достояние, не дала мне ни единого шанса на то, чтобы я свалился. До сих пор она – моя крепость, стена, опора… Она оберегает меня от жизни до сих пор, потому что, вероятно, слишком хорошо меня знает.

Та, о которой он сейчас заговорил, стоит у кухонного шкафчика, в раздумье, какой чай мне предложить – с бергамотом или с калиной: Ирина Игоревна Чернавина служит сцене того же Качаловского театра, имея в послужном списке с 1961 года не один десяток ролей. В моей памяти одна за другой всплывают ее Клементина из «Забыть Герострата», Мамаева из «На всякого мудреца довольно простоты», Габи из «Восемь любящих женщин», Инна Рассадина из «Sorry», Марго Вернье из «Тайны дома Вернье»… Острохарактерная, темпераментная актриса, она еще и очень заботливая, любящая супруга, все время повторяющая в различных интервью, что главный успех ее жизни – это муж и сын, а успех в театре – вовсе не масло для самолюбия.

«Когда меня спрашивают, почему я не пишу о ней, я отвечаю – не знаю, как описать целую жизнь, у меня не хватает словарного запаса. Потому что вся моя жизнь с ней не укладывается в слова… Но я обязательно напишу».

– И тогда Артем, сын Ирины, – не заметив моего «выпадения» из разговора, продолжает Геннадий Николаевич, – говорит мне: «Хватит заниматься этой костоломкой, давай театр с тобой сделаем». И мы его сделали – первый частный театр «99». Это было ужасное время для Качаловского театра – самое начало 1990-х. Полное безвременье. Четыре года просуществовал наш проект. Это была наша отдушина. И каждый из нас за это время доказал, и себе в том числе, что мы что-то можем. Считаю, что и Ирина по-настоящему раскрылась только в этом театре.

Наверное… Да, впрочем, что там «наверное», наверняка, на все сто процентов Прытков прав: казанские театралы до сих пор вспоминают яркие, экспериментальные, оригинальные и безупречно точные спектакли театра «99», поставленные им как режиссером, – «Фрекен Жюли» Юхана Августа Стриндберга, «Вкус меда» Шейла Дилени, «Лолита» Эдварда Олби по роману Владимира Набокова, «Дурра» Марселя Ашара и «Sorry» Александра Галина.

– Мы же не просто ставили пьесы, мы же экспериментировали. Например, мы в совершенном сумасшествии решили освободиться от драматурга, – Геннадий Николаевич на мгновение замирает, вскинув брови. – Я позволил артистам искать собственный импровизационный текст, который бы отвечал ситуации, в которой находится их персонаж. Когда об этом мы сказали Галину, то Александр Михайлович нам ответил: «Я очень рад, что вы именно так обращаетесь с моей пьесой».

В этот же период в жизни Прыткова был и еще один эксперимент, о котором он не очень любит вспоминать.

– Мой ученик – Володя Попов – пригласил меня сняться в кино. Как уж назывался-то фильм? Да, да, да, «Доброй ночи»… «Геннадий Николаевич, давайте попробуем». Попробовали. Но действительно не люблю я камеру. Мертвяком стой, одни лишь глаза работают… Виктор Шестоперов – оператор – говорит мне: «Да не бойтесь вы этой камеры, вы живите как живете, а уж дальше я сам все сделаю». А у меня все равно не получалось. Я все равно актерски знал, где он находится. И все время вычислял ракурс. Ужас какой-то! Никогда больше в кино не пойду. Я и на озвучку-то не поехал. Там другой голос за меня говорит.

«Миллер ставил “Тома Сойера” о детском одиночестве... И так нам это нравилось, что порой страсти по Тому, сочиненные режиссером, реализовывались и в повседневной жизни. Митлинова ненавидела Прыткова, а Прытков – Митлинову: когда мы наконец находили Тома в пещере (Люся играла Бетти, а я – Гека), и оба, заливаясь слезами, пытались прижать к себе его, Люська шипела: «Отвали Прытков, он мой!» Когда нашего Тома – Борю Лазарева – забрали в армию, мы с Люськой крепко сдружились – оба ждали его возвращения. Люся не дождалась. Актерские бойни заставили ее уйти из театра. Я же дождался Борьку... Но он уже вернулся из армии не тем. Армия сломала его. Пропали глаза. Потускнели. И он ушел из театра. Совсем...»

– Всю свою жизнь я разделил на четырех режиссеров, – Прытков испытующе смотрит мне в глаза. – Самый первый мой режиссер Виталий Михайлович Миллер. Следующий – Владимир Михайлович Портнов. Потом – Семен Евгеньевич Ярмолинец. И четвертый режиссер – Александр Яковлевич Славутский. А между ними – годы безвременья. Но эти мои островки – режиссеры – понимали и понимают, что Прытков особая категория, у него собственные какие-то взгляды и посягать на них не надо. Это очень важное качество – уметь слышать актера, доверять ему, давать право сказать то, о чем он хочет сказать. Вот эта свобода и родила новый Качаловский театр. В нем замечательно сочетаются мюзикл, психологическая драма, другие жанры. А до этого такое было… Театра по сути уже не было. Он умер. Эти пустые залы, эти отменяющиеся спектакли, это бесконечное пьянство в труппе… Приходил один режиссер, потом другой, третий… Я ж и в театр «99» ушел, чтоб не принимать участия в этом гниении. Но пришел Славутский и сделал свой театр… Практически с нуля…

Каждой своей ролью, начиная с первой – Гекльберри Финна в инсценировке романа Марка Твена «Приключения Тома Сойера» – Прытков рассказывает о том, как общество отталкивает тех, кто не похож на большинство. Об этом его Базаров в «Отцах и детях», Кинг в «Смотрите, кто пришел», высокопреосвященный Африкан в «Беге», Князь в «Дядюшкином сне», Гаев в «Вишневом саде» и даже Воланд в «Мастере и Маргарите».

– Близки мне «маленькие» люди. Потому, что сам, наверное, «маленький». Мне боли их близки, мне беды их близки, я их понимаю, – Геннадий Николаевич грустно улыбается. – Всю жизнь я хотел сыграть князя Мышкина. А началось все с 1968 года, когда театр уехал на гастроли, а меня оставили. Одного. Я тогда перечитал всего Достоевского. И чуть с ума не сошел. Влюбился в него на всю жизнь. И страшно боюсь его. И «Дядюшкин сон» страшно играть. Мышкин, Мышкин… Но уже поздно…

«Все лето не давала покоя мысль – хорошо бы съездить на родину, в деревню Левашово Алексеевского района...
Отца-то, наверное, давно уж и в живых нет... Да и нужен ли я ему сейчас был бы, если б и живой был…
Братья по отцу?
Да они вряд ли вспомнят, что у их отца был когда-то еще сын. Забыли, наверное, как в детстве пригласили меня к себе в дом, а тут их мать вернулась и прогнала чужака...
Шел по улице, слезы рукавом вытирал...
Улица-то, наверное, осталась?»

– В театре нужно быть очень сильным человеком, чтобы в нем выжить и каким-то образом состояться. Я не говорю о гениальном уровне – хотя бы каким-то образом. Нужно преодолевать многие эмоциональные накаты, которые готовы сбить тебя с ног. Если ты сможешь эти накаты преодолеть, то… А нынешние ребята не очень в этом плане сильны духом… Я сам только сейчас начал понимать, что же мне помогло выжить-то. Я всегда ценил в себе, что я – прав. Нужно быть верным только себе. Обо мне же всегда говорили, что я сам режиссер своих ролей. Умение быть самим собой – в этом-то сталь и закалилась. Я никогда не изменял своим внутренним понятиям о профессии. Как бы меня ни били критики, в чем бы меня ни обвиняли, – Прытков достает очередную сигарету, катает ее между пальцами и, так и не решившись закурить при мне, некурящем, откладывает в сторону. – Я всегда дружил с самим собой…

«– Сколько тебе лет?
– Доживу до следующего года, семьдесят будет.
– Ужас…
Ужас, что семьдесят? Или ужас, что доживу?»

Уже через несколько часов он вновь выйдет на сцену в образе Князя в «Дядюшкином сне». И зритель вновь будет смеяться вместе с ним, плакать вместе с ним, негодовать вместе с ним и осознавать вместе с ним хрупкость существования такой тонкой материи как душа в мире, где все выставлено на продажу. И сквозь оболочку его персонажа вновь «проклюнется» постаревший, но все такой же светлый, наивный и доверчивый Лев Николаевич Мышкин – «сострадание к осмеянному и не знающему себе цены прекрасному», как говорил о нем сам Достоевский.

Казанский академический русский Большой драматический театр имени В.И. Качалова отметил юбилей революций 1917 года премьерой спектакля «Бег» по пьесе Михаила Булгакова. Впервые он был показан 6 октября, на старте 227-го театрального сезона.

Напомню, что спектакль «Бег»  шел в Качаловском  театре в конце 60-х годов прошлого века в постановке тогдашнего главного режиссера Наума Орлова. Главные роли исполняли Юрий Федотов, Марина Кобчикова, Борис Шамин, Евгений Кузин. Спектакль этот я не видела. Видимо, событием он не стал, поскольку в очерках об этих актерах даже не упоминается, а Евгений Кузин вообще признается, что роль Хлудова ему оказалась не по силам.

Признаюсь, когда узнала, что художественный руководитель театра Александр Славутский задумал поставить к юбилею именно «Бег», удивилась. Прошли времена так называемых датских спектаклей, когда сверху указывалось, каким спектаклем ознаменовать то или иное календарное политическое событие.

К тому же, думала я,  произведение Михаила Булгакова – о таких серьезных вещах, что современный зритель, отученный в театре думать, вряд ли захочет не просто размышлять, но и переживать, может, даже страдать, наблюдая за непростой судьбой тех, кто оказался, что называется, у последней черты. Это только на сцене – конкретные события, а на самом деле мир раскололся на две части: белые – красные, страх потерять жизнь и  потрясение от того, что привычное рушится на глазах. Когда читаешь об этом серьезные научные исследования – впечатление одно, когда видишь жернова истории вживую (а в театре по-другому не должно быть) – это другое.

Поэтому мое первое впечатление – не о спектакле, а о зрителях. Я давно не была в таком умном зрительном зале. Напряжение – на сцене, напряжение – в зале. Сосредоточенность необыкновенная. Театральные взрывы разрубают пространство, как настоящие.

Это удивительно, но после окончания первого действия не было традиционных аплодисментов. Люди тихо выходили из зала, продолжая жить только что пережитыми эмоциями. Геннадий Прытков, с которым мы вспоминали эти минуты, подтвердил, что такой зал был на каждом спектакле, который они уже сыграли.

Второе действие, более легкое для восприятия, в какой-то степени провоцировало зал на смех, аплодисменты, но люди, зная канву событий (единицы – по тексту пьесы, большинство по фильму 1970 года, снятого по мотивам произведений Михаила Булгакова «Бег», «Белая гвардия» и «Чёрное море»), понимали, что здесь – смех сквозь слезы. Потому что впереди – настоящая пропасть, в  которой в 1917 году оказались и люди, и страна в целом.

Генерал Чарнота в кальсонах, разгуливающий по Парижу (Илья Славутский),  жена министра  Корзухина, преданная мужем (Елена Ряшина), – на «панели», приват-доцент Сергей Голубков, который никак не поймет, что он живет уже в другом мире (Алексей Захаров), архиепископ  Африкан, меняющий одежду в зависимости от ситуации (Геннадий Прытков), русский лакей Антуан Грищенко, старательно изучающий чужой язык (Илья Скрябин)… Конечно, это всё - «действующие лица», но сколько за этим некиношных страданий и боли!..  

Выходя из зала, я думала не о том, что вспоминаешь обычно в таком случае, – не о режиссерских задумках, не об игре актеров, а о том, ЧТО вызвало потрясающие булгаковские строки. Сто лет прошло, а мы все пытаемся осмыслить то, что произошло в 1917 году с Россией и людьми, населяющими Российскую империю. И уже не осталось  тех, кто помнит, как это было на самом деле.

Мои опасения оказались напрасными – спектакль состоялся, принят большинством видевших его зрителей. Конечно, есть и те, кому новая работа Качаловского театра не понравилась. В принципе это нормальное явление. Но порой складывается впечатление, что мы смотрели разные спектакли. А этот факт уже требует размышлений.

Не согласна с обвинениями  режиссера-постановщика Александра Славутского в политической конъюнктуре: мол, его симпатии – на стороне белых, а красные – душегубы и злодеи. Сейчас, действительно, принято изображать историческое противостояние именно так. Но в спектакле вообще нет деления на белых и красных – что называется, все хороши. Наверное, и в жизни так было.

За что люблю Булгакова, так это за то, что при всех, понятно, симпатиях к тем, кто противостоял новой власти, он не рисовал плоской картины случившегося. И вообще он писал не про революцию, а про людей. Как мне показалось, режиссер-постановщик в этом смысле шел точно за Булгаковым. Уже после спектакля я прочитала ответ Александра Яковлевича «Реальному времени» на вопрос о том, почему он выбрал именно «Бег».

– Для меня это спектакль о любви, любви к человеку, к жизни, к Родине, — сказал он на пресс-конференции в преддверии нынешнего театрального сезона. – Бег — это попытка убежать от себя, от того, что происходит. Сам Михаил Булгаков все время метался, он был в Крыму, он был то с белыми, то с красными. Время было такое.

Пьесу «Бег» он несколько раз переделывал. Это было одно из его любимых произведений, но дававшееся ему мучительно. У автора было три редакции «Бега», но мы сделали свой вариант, забрав все лучшее. В жанр я вынес не «сны», а «фантасмагорию». Для меня это действительно фантасмагория, нечто абсурдное, фарсовое.

И подчеркнул:

– И это не спектакль к столетию революции, я думал о нем и раньше…

«Сны» были в пьесе Булгакова. Он определял жанр в подзаголовке – «Восемь снов». Жанр сна позволял ему изобразить смещённый, воспалённый, безумный мир, поступки людей без мотивов и без причин.

Славутский предпочел фантасмагорию. У этого слова несколько значений, но, как мне показалось, он исходил из представления о том, что фантасмагория – это не просто вымысел, нереальность, это некая доля  душевного помешательства. Хотя реально сходит с ума один Хлудов, порой сумасшедшими кажутся все.

Славутский реализует метафору, заложенную в заголовке пьесы, в реальности. Поначалу меня очень раздражала беготня  по сцене, но потом я поняла, что это намеренно взятый неестественный темп существования в предложенных обстоятельствах. Но более всего ощущение бессмысленного бега передает художественное решение спектакля (Александр Патраков, художник-постановщик – главный художник театра и партнер Славутского во всех его спектаклях).

Декорации составляют несколько  высоких прозрачных колонн, которые отделяют одну сцену от другой, а по ходу действия обозначают то обычную стену в помещении, то грань между реальностью и сумасшествием, как в последних сценах с Хлудовым. И ты довольно быстро осознаешь, что движение каждой колонны вокруг своей оси  и всех по движущемуся кругу – это и есть БЕГ. Бег от красных, от прошлой жизни, от самого себя. Бег в ритме вальса «Цветущие воспоминания» Энрико Росси: «Как же давно это было, и лишь меня ты любила. И лишь ночами во сне юность приходит ко мне», который трагически разрывает жизнь каждого из героев на ДО и ПОСЛЕ.

Люди в этом беге сшибаются, наносят друг другу раны, как душевные, так и физические. И только соединенные чувством любви, Серафима Корзухина и Сергей Голубков способны остановиться, чтобы понять, что им делать дальше.

Мы не знаем, что их ждет потом в революционной России, но они поняли главное:  их будущее с Родиной. Наверное, это и есть та любовь, о которой говорил Славутский моим коллегам на пресс-конференции.

Где тут столичный рецензент увидел водевиль, да еще второсортный, не знаю. Не могла же зачеркнуть весь спектакль одна сцена на тараканьих бегах с канканом.  Наверное, его смутили приплясывающий Хлудов и подпевающий Чарнота. Признаться, я тоже не совсем поняла эти музыкальные вставки в ТАКОМ спектакле, но увидела в этом лишь стилистическую доминанту, которой подвержен Славутский-режиссер. У него поют и танцуют практически в каждом спектакле. Просто здесь это выглядит как-то противоестественно. Но уж никак не делает спектакль водевилем.

Видимо,  автор публикации в газете «БИЗНЕС Online» более подкован в написании рецензий, чем я. У меня за плечами всего лишь десятки просмотренных за долгую журналистскую жизнь  спектаклей да прекрасный семинар от ВТО для начинающих рецензентов на излете советской жизни. Правда, дал он мне столько, сколько не получишь и в вузе. Мы общались с Анатолием Эфросом, Львом Додиным, режиссерами из Киева, Львова, смотрели их спектакли, за ночь писали рецензии…

Многим премудростям написания рецензий я тогда обучилась, но главное, что вынесла – не писать  по формуле «понравилось – не понравилось», оценивать не то, что не увидела, а то, что показали. Я уже в какой-то публикации приводила слова Пушкина по этому поводу: «Драматического писателя надо судить по законам, им самим над собою признанным» (из письма А.А. Бестужеву). Это справедливо по отношению ко всем творческим людям, режиссерам прежде всего.

Как мне показалось, главное прегрешение Александра Славутского, с точки зрения рецензента от «БИЗНЕС Online», - это то, что он не Юрий Бутусов из московского театра им. Вахтангова, не Роберт Уилсон, Анатолий Васильев, Петр Фоменко, Ян Фабр,Эймунтас Някрошюс, не Кирилл Серебренников и Иван Вырыпаев, наконец – это ряд фамилий из рецензии обозревателя журнала «Афиша».      

Как можно увидеть и тем более оценить логику казанского спектакля, если ты изначально знаешь, что перед тобой – не они, а Славутский?!

Поразительно, но в глазах таких рецензентов чем больше спектакль нравится публике, тем хуже. Значит, Казани не повезло не только с режиссерами, но и со зрителями.

Конечно, когда имеешь дело с одним и тем же художественным материалом, трудно не сравнивать.  Я ведь тоже шла в театр, вспоминая известный фильм Алова и Наумова. И не только я одна. Хотя фильм  – не спектакль, даже если он идет целых 4 часа. Театральная условность многого требует и от режиссера, и от артистов.  Да и от зрителя тоже.

Мне казалось, что я обязательно буду сравнивать казанского Хлудова с Евгением Дворжецким, казанского Чарноту с Михаилом Ульяновым. Конечно, Илья Петров и Илья Славутский их не заменили в моем представлении, но по впечатлениям встали в один ряд.

В том, что из Ильи получится превосходный Чарнота,  сомнений не было. Образ боевого генерала, что в первом, что во втором действии, явленный в этом спектакле, стопроцентно ложится на актерскую индивидуальность Славутского. Никак не могу согласиться с теми, кто написал в отзывах на спектакль, что при всей яркости его таланта он одинаков во всех ролях.

Всех ролей я не видела, но те спектакли, которые смотрела, позволяют мне судить о том, что актер весьма избирателен в выборе сценических красок. Безусловно, он видел ульяновского Чарноту, но, скорее всего, сознательно искал в своем герое нечто от Славутского. И, как мне показалось, нашел.

Чарнота Михаила Ульянова – конечно, воин, он, что называется, от земли. Чарнота Ильи Славутского был бы хорош на балу, а тут – человек в кальсонах. Но с каким изяществом казанский Чарнота  носит эти самые кальсоны!..

От Ильи Петрова у меня личных впечатлений по другим спектаклям меньше. Но то, что я увидела в «Беге», меня потрясло. Его внешний облик в первой сцене уж очень напоминал киношный образ – худой, в длинной распахнутой шинели… Но это было только вначале. У Хлудова-Дворжецкого запомнились глаза, которыми актер выражал всё, но чаще всего – боль и тоску. У Хлудова-Петрова запомнится лицо, судорожно катающиеся желваки, улыбка, похожая на гримасу.

На этот раз собственно театральная  часть спектакля как-то ушла на второй план моих впечатлений. На первый вышла сама история, рассказанная со сцены. Она задевала настолько, что забывалось, что всё это – не жизнь вовсе, а всего лишь представление о ней. Спектакль выстраивался в сознании как одна из строчек из длинной истории нашей жизни, начавшейся  в 1917 году. И выходя из театра, люди наверняка думали не только о том, что только что увидели и услышали. Возможно, как у меня, в их ушах звучала фраза Чарноты из последней сцены: «При желании можно  выклянчить все: деньги, славу, власть.  Но только не Родину, господа. Особенно такую, как моя».

Не могу не заметить, что в некоторых сценах я чувствовала диссонанс с моим представлением о той или иной роли. Но в таком случае надо писать не об актерах, а о режиссерском замысле, который, я, возможно, не разгадала.  Актерский состав в целом не выпадал из ансамбля. Здесь был такой счастливый случай, когда рядом с корифеями Качаловской сцены Михаилом Галицким и Геннадием Прытковым  я увидела молодых актеров.

Спектакль вообще густо заселенный – на сцене практически вся труппа театра. Как мне рассказали, актеры восприняли этот спектакль не просто как исполнители, а, в первую очередь, как граждане. А потому он не получился как плакатная агитка по случаю политического юбилея.  

Конечно, каждый рецензент волен писать, что хочет. Но читаю комментарии к рецензии – и вижу, как склонны люди доверять чужому мнению.

– Очень жаль! Хотела сходить.  

– Это не мнение критика. Это разгром. Это фиаско театра. После такой постановки и такой рецензии нужно минкульта собирать худсовет и принимать решение о судьбе театра.

Теперь у вас есть точки зрения двух рецензентов. Сходите в театр, посмотрите спектакль сами. Не исключено, что вам захочется увидеть в Качаловском еще что-нибудь. И худсовет Минкульта не понадобится…  

В главном зале Качаловского театра в этот день прошел спектакль «Филумена Мартурано. Брак по-итальянски» по пьесе Эдуардо де Филиппо, заглавную роль в котором исполняет именинница. Светлана Романова окончила Челябинский институт искусств в 1974 году. Будучи еще студенткой, пришла на спектакль будущего наставника, супруга и соратника, режиссера Александра Славутского. В Качаловском театре Светлана Романова играет с 1995 года и уверяет, что этот театр – настоящий дом и каждая роль в нем – родная.

Накануне большого праздника артистка дала эксклюзивное интервью ИА «Татар-информ» и рассказала, почему спустя 30 лет на театральной сцене не чувствует себя состоявшейся актрисой, зачем отслеживает новостную повестку дня, о своем увлечении русскими импрессионистами и о вдохновении, посещающем ее при изучении документальной хроники.

– Многие творческие люди боятся возраста, по крайней мере не афишируют. О вашем юбилее громко объявили все СМИ, театр вывесил афиши.

– Это данность, я совершенно не стесняюсь возраста. Мне не кажется, что мои года – это много.

– На сцене Качаловского театра вы играете 23 года. Казань и сам театр за это время для вас стали родными?

– Да, Казань стала родным городом, в то время как другие остались где-то далеко в памяти, и люди здесь стали родными, и театр. Возможно, потому, что именно здесь ко мне пришла зрелость.

– Уже на сцене Качаловского вы сыграли огромную палитру ролей совершенно разного толка, есть среди них особенные, оставшиеся в памяти, возможно, даже из снятых с репертуара спектаклей?

– Опыт дает любая роль – маленькая или большая, неважно. Правда, самые первые роли не отложились в памяти так явственно. Тогда было больше волнения, часто непонимание, страхи. Когда человек только приходит в профессию, он зачастую тычется, как котенок, многое недопонимая. Конечно, есть особенно дорогие и важные для меня роли. Был один спектакль давным-давно в Чите – «Добрый человек из Сычуани» по пьесе Бертольда Брехта. Он и сейчас был бы очень современным, а по тем временам был и вовсе необычным: хореография, сценография – все. Удивительные костюмы, драматичный финал: «Плохой конец – заранее отброшен. / Он должен, должен, должен быть хорошим!» И вот этот спектакль очень мне дорог.  В силу разных обстоятельств он шел не так долго, и остались от него буквально несколько фотографий и плакат. Но я хорошо помню, например, музыку этого спектакля. Я играла Шен Те – Шуи Та. Женщину, которая  переодевается в мужчину, чтобы поправить свое материальное положение. Если с другими ролями я живу до сих пор, они видоизменяются, растут, то эта... Как будто близкий человек тебя покинул. И ты не знаешь, почему он ушел и где он находится. В этом спектакле, кстати, свою первую роль сыграл мой сын Илья Славутский. Мы сейчас часто это  вспоминаем.

– Вы много лет работайте в одном коллективе со своей семьей – супругом и сыном. Накладывает ли это отпечаток на отношения, сложно ли разделять две основные сферы жизни, когда они каждый день соприкасаются?

– Может быть, для кого-то это отдельная проблема, сложности, но не для нас. У нас не возникает каких-то трудностей. Хотя, знаете, как Джульетта Мазина плакала, когда Федерико Феллини требовал с нее больше, чем с других. Кажется ведь, что твой близкий человек должен быстрее тебя понять, быстрее сделать. Но, в принципе, если все откинуть, в нашей ситуации все органично. Всякое бывает, но взаимопонимание есть. Театр очень плавно перетекает у меня в личную жизнь и отношения с миром, не могу сказать даже, есть ли четкое разделение между ними. Наверное, есть люди, которые, выходя с работы, забывают о ней, но это не мой случай. Актер черпает силы для роли из своего опыта, своих впечатлений, ощущений, аналогий из жизни. Наверное, поэтому даже такой узнаваемый образ, как чеховская Раневская, не может выйти одинаковым у двух разных актрис.

– Вы ощущайте себя состоявшейся артисткой?

– Нет, никогда. Это уже конец для актера, для артиста, если он может сказать: «Я все могу, я все умею». Только дураки заявляют об этом. Все великие до последнего сомневались. Если читать дневники Олега Борисова, там одни сомнения, тревоги и разочарования, попытки переосмыслить. Актер – это такая профессия, в которой постоянно учишься. И впереди у меня много открытий, много чего нужно осмыслить. После каждого спектакля я думаю больше об ошибках, чем об удачах и победах, и это естественно.

– Я могу ошибаться, но последним вашим громким проектом был моноспектакль «Последний день», посвященный Марине Цветаевой. Возможно, сейчас у вас в задумках есть что-то, что вы бы хотели воплотить?

– Мне многое хочется, идей много. Например, рассказать о женщинах, прошедших ГУЛАГ. Такие потрясающие, пронзительные судьбы. Много есть историй, которые волнуют и тревожат, о которых хочется напомнить потому, что забывать – страшно. Никто не отвергал миссию театра – помочь понять, вспомнить, узнать, спровоцировать зрителя на то, чтобы задуматься, обратить внимание.

– Вдохновляетесь историей или какими-то другими источниками?

– Я не люблю историю, когда она просто изложение фактов и хронологии событий, история скучна сама по себе. Гораздо интереснее личные истории, рассказы людей, отрывки воспоминаний. Нравится читать документальные хроники. К тому же столько замечательных писателей, столько поэзии, которую хочется прочесть со сцены, о которой хочется рассказать. Есть желание об Ахматовой рассказать, о Шпаликове, о Мандельштаме. Тем бездна. Только беспощадное время не позволяет сделать все.

– Вы следите за новостной повесткой? Позволяйте ли вы себе как публичный человек высказываться о политике, социальных вопросах?

– Мы же находимся не на острове, не в изоляции. Темы, которые связаны с Украиной, Олимпиадой, русско-американские отношения, отношения России с Европой – я слежу за ними, читаю о том, что пишут. На темы, которые меня затрагивают,  я с удовольствием выскажусь, если меня спрашивают. Если есть люди, которые прислушиваются, говорить нужно. И если меня что-то зацепит, какое-то несправедливое обвинение, я могу сказать и призвать, и мне не будет страшно. Но я категорически против высказываний и личностей, которые поливают грязью все вокруг, у которых Россия видится чем-то беспросветным. У некоторых публичных людей хочется спросить: а ты что сделал для того, чтобы что-то изменить. Слишком много говорунов, которые не утруждают себя тем, чтобы подумать, сравнить, вспомнить, как было. Хочется, грубо говоря, взять и носом ткнуть.

Есть множество зарубежных актеров, которых я очень любила, но после резких выступлений некоторых из них по поводу событий в нашей стране, резких и категоричных высказываний о том, что они знают лишь понаслышке, я не хочу смотреть их работы. Ну, вы же не знаете ситуации, зачем голословно заявлять? Вы выходите с плакатами, но ничего не знаете! Не люблю, когда просто болтают. Нельзя видеть только черное и белое. К сожалению, политика по большей части – очень грязное дело, о ней трудно судить, ведь это огромный спектакль. Мы можем попросить людей внимательнее отнестись к какой-то проблеме, но не более.

– Светлана Геннадьевна, расскажите, пожалуйста, за почти 30 лет на сцене вы заметили, что сам театр изменился? Изменились отношение к нему, его роль, зритель?

– Театр не изменился, меняемся мы, мир вокруг нас, теперь иные ритмы, а театр ? XXI век, и мы со всеми своим гаджетами, как и сто лет назад, каждый вечер приходим в театр… Может быть, с технической точки зрения меняется, это естественно –  другие возможности. Но почему-то, когда идет бумажный снег, зрители радуются. Частенько читаю интервью молодых режиссеров: «Вот, появилась малая сцена, иммерсивное вовлечение» Так, стоп: в 80-м году XX века, и даже раньше, мы играли на малой сцене, Александр Яковлевич и в Челябинске строил малую сцену, и там ставились прекрасные авторы – Макс Фриш, Михаил Зощенко, Людмила Петрушевская, и вовлечение зрителя было. Я думаю – а что нового? Да было это все. Раньше мы часто выезжали на творческие встречи в самые разные места: и на мясокомбинаты, и на фермы, и на кондитерские фабрики. И мы подстраивались под площадки, используя их возможности. Мы пробовали, искали. Чем это не эксперименты? Выражаясь современным языком –  иммерсивность, вовлечение, нестандартные формы. Все это было, и мы относились к этому как к непременной части нашей профессии, не раздували из этого сенсаций.

Сейчас говорят, что были какие-то ограничения, запреты. Наверное, и были, но не до такой степени, чтобы душили и давили. Нужно было доказывать, убеждать в том, что твоя идея, твоя постановка нужна именно в такой форме, в таком виде, с такой сценографией и такими репликами. Возьмем биографию Юрия Любимова, прочтем, как это все сложилось. Действительно, были худсоветы из простых рабочих, которые ничего не понимали в театре, но, тем не менее, при должной настойчивости режиссера все можно было отстоять. Поэтому сейчас сравнения с судьбой Мейерхольда невозможно слушать. Этого старика избивали ремнем по пяткам, и он от невыносимой боли подписал признательные показания, и нельзя это сравнивать. Нельзя сравнивать 1937 год и нынешнее время.

– Как вы думаете, можно ли говорить о засилье любительщины в театральной жизни Казани?

– К любым начинаниям я отношусь хорошо, рождение новых коллективов – это естественный процесс. Вопрос только в одном – в степени профессионализма. Раньше самодеятельные театры назывались самодеятельными, а сейчас они зачастую считают себя профессиональными. Когда-то самодеятельным театрам уделялось большое внимание, они существовали почти при каждом заводе, и у богатых предприятий были в своих театрах такие костюмы, такие декорации, которых подчас себе не мог позволить ни один профессиональный театр. Это было народное творчество, и люди любили эти театры, ходили в них.  Не люблю, когда только-только зародившееся, создавшееся и только начинающее что-то делать советует профессионалам, советует иногда в резкой, пренебрежительной форме. Поражает иногда какое-то хамство, безграмотность. Ты пройди этот путь сам, попробуй, рискни, а не сотрясай воздух.

– Сейчас часто приглашают зрителя, прессу не на готовые спектакли, а на эскизы, читки пьес. Насколько это интересно и нужно, на ваш взгляд?

– Все должно быть доведено до конца, должно делаться с определенной целью.  Мы проводили читки, приглашали на них зрителя, это был небезынтересный опыт, но это именно опыт, опыт знакомства с драматургией. Читки, эскизы…Нужно это делать? Да ради Бога, делайте! Но нужно всегда думать – зачем, для чего? Если только для того, чтобы показать, какие мы новаторы, то это никому не нужно. Авангард ради авангарда – большая глупость. Переписывать «Анну Каренину» так, чтобы она в финале осталась жива и в инвалидном кресле – зачем? Напишите свою «Анну Каренину» и дайте ей другое имя. Авангард становится авангардом спустя время, в сравнении, прожив некоторый отрезок. Шагал – авангард? Конечно, авангард с точки зрения классической живописи, но когда он писал своих «Летающих влюбленных», он не думал писать авангард. Я за искренность, исповедальность в искусстве. Дали  такой и был,  и великолепен даже в своих сюрреалистических, авангардных работах, и мы смотрим на них. Остальные – только подражатели.

– Вы поклонник живописи, Светлана Геннадьевна? Какое направление вам наиболее интересно?

– Если есть возможность, посещаю выставки художников и у нас, и в тех городах, где бываю. Круг моих увлечений и интересов разнообразен: Модильяни, Пикассо, Петров-Водкин и... Имен много!!!! Мне кажется, нельзя говорить о том, что какие-то направления интересны, а другие – нет.

Картина Пименова, например, где изображена Москва после дождя –  город моего детства с запахом маминых духов и шелестящего крепдешина. Чувственное восприятие картины, фильма, спектакля, а о перспективе и светотени пусть размышляют специалисты.

Когда-то далеки были художники эпохи Возрождения – красиво, но не трогало. Столько лет прошло, и только сейчас увидела Рафаэля. Особенно люблю портретную живопись, люблю Николая Фешина – в Казани богатая коллекция его работ.

– Считается, что живопись в отличие от театра – элитарное искусство, которое нужно учиться понимать.

– Когда я училась в институте, у нас был предмет «История музыки». После этого курса я музыку возненавидела: мне объясняли, что я должна чувствовать. После занятий думала, как же я ненавижу все эти симфонии. И просто перестала ходить на этот предмет.

Вот фильмы Феллини. Зритель и не знает многое о его жизни, его аллюзий и ассоциаций, но его картины волнуют, будоражат, заставляют плакать, завораживают... Захочет –  потом прочтет подробней обо всем.

Человеку, которого что-то интересует, сейчас ничего не стоит найти информацию в наиболее подходящем для себя формате. Рассказывать можно и нужно, но для этого нужен настоящий дар.

Народная артистка России и Татарстана Светлана Романова отметила 65-летний юбилей.

Художественный руководитель и главный дирижер Казанского камерного оркестра La Primavera Рустем Абязов пришел на юбилей примы Качаловского театра Светланы Романовой со статуэткой цапли.

«Узнав о том, что именно символизирует этот образ, я не мог не купить  статуэтку, - объяснил выбор подарка маэстро. – В Китае цапля считается хранительницей домашнего очага, обычаев и традиций. Этот образ – защитный талисман от всевозможных видов негативных энергий. Китайцы зря не скажут! Теперь я уверен, что дому Славутских ничто не угрожает».

В начале юбилейного вечера министр культуры РТ Айрат Сибагатуллин вручил Светлане Романовой медаль ордена «За заслуги перед Республикой Татарстан» за особый вклад в развитие театрального искусства и многолетнюю плодотворную творческую деятельность». Оказалось, что это вторая медаль в ее жизни: актриса награждена медалью за строительство Байкало-Амурской магистрали (БАМа).

«Брильянтом в короне казанских театров» назвал Светлану Романову начальник управления культуры Казани Азат Абзалов. Он передал актрисе благодарственное письмо мэра Казани.

Сегодня 65-летний юбилей празднует ведущая актриса Русского драматического театра имени В. Качалова Светлана Романова. День рождения артистка по традиции отмечает на сцене.

В главном зале Качаловского театра в этот вечер (как всегда, при аншлаге) прошел спектакль «Филумена Мартурано. Брак по-итальянски» по пьесе Эдуардо де Филиппо, главную роль в котором исполнила именинница.

Светлана Романова окончила Челябинский институт искусств в 1974 году. Будучи еще студенткой, пришла на спектакль будущего наставника, супруга и соратника – режиссера Александра Славутского. С 1995-го она играет в Качаловском и уверяет, что этот театр – настоящий дом и каждая роль в нем – родная. За 23 года в Казани артистка сыграла множество ролей разного толка и по праву носит звание примы Качаловской сцены.

Проводив занятых в спектакле актеров бурной овацией, на сцену поднялись артисты Качаловского – сын Светланы Романовой Илья Славутский и его супруга Елена Ряшина. Именно они сегодня выступили в качестве ведущих вечера.

«Актриса. Среди всех своих почетных званий, наград, регалий, среди восторженных эпитетов, которыми ее наградили поклонники и критики, звание актрисы она по сей день считает самым важным, самым почетным, высоким и самым обязывающим в своей жизни. Актриса не по специальности, не по записи в дипломе или в трудовой книжке, а по вечному состоянию души, которое от рождения либо есть, либо его нет», – подчеркнул Илья Славутский.

«Светлана Романова не приемлет успокоенности ни в себе, ни в коллегах, ни в учениках. Ее жизнь – это постоянный поиск новых знаний, неизведанных впечатлений, интересных пьес, своей героини в себе и себя в своей героине. Сколько их было за эти годы – таких разных: умных и взбалмошных, любящих и поедающих, страстных и ранимых. Неизменным остается только одно: она, как и ее героини, всегда искренна в своих чувствах. Ее Раневская в Париже любит Россию всей широтой своей души, графиня Томская живет наивной иллюзией сохранить былую красоту и величие, остановить само время. Филумена Мартурано, Марфа Петровна… Целый веер характеров и судеб», – заключила Елена Ряшина.

Поздравить артистку в этот день пришли многие культурные деятели республики: места в первом ряду заняли министр культуры РТ Айрат Сибагатуллин, начальник Управления культуры исполкома Казани Азат Абзалов, режиссеры и руководители крупнейших театров города.

«Я до сих пор под впечатлением от спектакля, который мы увидели сегодня, – отметил Айрат Сибагатуллин. – Плеяда великих артистов трудится в Качаловском театре, новое поколение замечательных артистов и особенно прима театра – Светлана Романова. Восхищает и то, что помимо своей профессии она еще и мама, жена, педагог. Я вас поздравляю!»

В этот вечер артистка приняла десятки букетов и поздравительных телеграмм, а из рук министра культуры получила орден «За заслуги перед Республикой Татарстан. Также она удостоена благодарственных писем мэра Казани Ильсура Метшина и Союза театральных деятелей России.

«Дорогая Светлана Геннадьевна! Я, признаться честно, только сейчас узнал ваше отчество: обычно просто – Света, – с улыбкой, вручая букет роз, поздравил коллегу заместитель директора Татарского академического театра оперы и балета имени Мусы Джалиля Юрий Ларионов. – Я вас поздравляю не только от имени театра, но и от имени своей семьи. Спасибо вам за участие, за огромное сердце и душу, которую вы вкладывайте во все, к чему прикасайтесь».

«Посмотрев спектакль, услышав все поздравления сегодня, я подумал, что это праздник не только прекрасной Светланы, но и праздник зрителей, а главное – праздник театра, – заявил, обняв актрису, артист Татарского академического театра имени Галиасгара Камала Ильдар Хайруллин. – Потому что если в театре служит такая яркая, талантливая актриса, значит, у этого театра есть завтрашний день».

В оригинальной манере, свойственной маэстро, актрису поздравил художественный руководитель Казанского камерного оркестра La Primavera Рустем Абязов. Взяв в руки гитару, он под аплодисменты зала исполнил шуточную авторскую переделку песни «Постой, паровоз». Актрисе Абязов вручил метровую статую аиста, напомнив всем, что эта птица издревле считалась символом домашнего уюта и семейного очага.

«Я очень счастлива, что вы все со мной. Я вас всех люблю, я люблю это место, этот зал, где мы с вами собираемся каждый вечер. Мы счастливые люди, потому что это наш остров, остров счастья, любви, надежды. Особая прелесть театра в том, чтобы переживать за плутов и из любви к справедливости, не терять рассудок с безумцами, чтобы не свихнуться окончательно», – со слезами радости на глазах проводила гостей вечера виновница торжества.

На прощание Светлана Романова прочла залу стихотворение своего любимого поэта – Марины Цветаевой. «Золото моих волос / Тихо переходит в седость. / – Не жалейте! Все сбылось / Все в груди слилось и спелось».

24 декабря, в день своего юбилея, Светлана Романова сыграет в спектакле «Филумена Мартурано. Брак по-итальянски». Потом актрису поздравят коллеги, друзья. «Будем веселиться, петь, танцевать, говорить друг другу хорошие слова. Многие сейчас боятся нормальных слов, не говорят их. Не надо этого стесняться!»  - считает Светлана Геннадьевна.

«АиФ Казань» предложил актрисе назвать самые дорогие для неё слова и рассказать, почему она их выбрала.

Восторг и бездна

Не знаю, каким словом заменить слово «люблю». Оно какое-то мелкое…. «Уважаю» - тоже скучное слово, серое. «Восторг» - хорошее слово, звонкое, «ярость»  - тоже. «Колокольчик» – слово нежное. Ещё одно красивое слово – «бездна»… Мой главный восторг и самый счастливый день – это тот, когда родился сын.

Вера и доверие

Мой папа был сыном полка – ребёнком, в 12-13 лет его подобрали солдаты во время бомбёжки. Потом он окончил военное училище, стал профессиональным военным и никогда не жалел об этом, очень любил армию. Мама была женой военного, это тоже профессия.  Родители всегда верили и доверяли мне. Это очень важно для ребёнка – когда приветствуются все его идеи, мечты - воспринимаются как гениальные.

Дом был открытый, добрый, радостный

Родители проходили вместе со мной все кружки, занятия во Дворце пионеров. Они знали едва ли не наизусть все стихи, книги, которые мне нравились. Мама любила петь, танцевать. Папе нравилось выпускать газеты, у него был удивительно красивый почерк. Он увлекался резьбой по дереву, любил переплетать книги. Родители никогда не были связаны с театром, но в душе были творческими людьми. Наверное, поэтому у меня не было мук по поводу выбора профессии.  Я всегда знала, что буду актрисой.

Танец

Только не вальс! Медленные, плавные танцы, как и очень женственные платья, в которых нет «скоса» какого-то, «надлома», не для меня. Мне всегда нравились эксцентричные танцы, зажигательные, позволяющие импровизировать. Один из самых любимых - танго «Кумпарсита». Мы с папой всегда много танцевали. Молдавские танцы, когда жили в Молдавии, украинские – когда жили на Украине. На улицу выносился проигрыватель, и устраивались танцы.

Работа – это жизнь

Когда читаю в соцсетях восторженные записи: «Ура! Сегодня пятница! И завтра не идти на работу!», мне очень жаль этих людей. Актёры, какими бы они ни были: талантливыми или не очень – мы все всегда хотим высказаться, быть на сцене. Это даже не работа, и не служба, а жизнь.

Большая часть людей живёт трудно

И театр – то место, тот остров, где человек получает глоток свежего воздуха. Это не пустые слова, не пафосные…  На одном из спектаклей «Брак по-итальянски» я заметила одного зрителя - видимо, он вынужден был в театр прийти, на спектакль его жена привела. Вначале этот человек был очень зажат, постепенно-постепенно расслаблялся. И потом уже полностью с нами был.... Никак не ожидала, что именно он в конце спектакля крикнет «Горько!» Потому что поверил! Захотел, чтобы судьба наших героев сложилась хорошо. Может быть, эта история соприкоснулась с его жизнью. Жизнь – это постоянное преодоление препятствий, потерь – маленьких, больших. И радость, и поиск – себя или смысла.

Семья

Я просто не знаю другой семьи, другой жизни. Она для меня радостна. Как строю отношения в семье? Я ничего не строю. Я лёгкий человек – считаю, что всё должно идти так, как оно идёт. Ничего не просчитываю и не просчитывала никогда. Удивляюсь, когда нам называют какую-то цифру: свадьба чугунная, деревянная, ситцевая… Для меня это не долго.

Человек дела

Кто-то говорит, что все жёны главных режиссёров выгадывают себе роли. У нас этого быть не может, было исключено изначально. Я посижу, я подожду – и так было не один сезон, пока я не «подросла», не освоилась в профессии. Александра Яковлевича (Славутского – прим. Ред.) ни на что не уговорить – он человек дела, воли, человек цели. Интересный мне человек.

Далёкая звезда

Это Марина Цветаева. Пытаюсь приблизиться, понять, разгадать, осмыслить. Хочется быть таким бесстрашным, смелым, таким глубоким, умным. Это вершина, на которую поднимаешься и никогда не поднимешься. Некоторые позволяют себе судить, делать какие-то выводы по отношению к этому поэту. Для меня это неприемлемо. Я в любом случае буду оправдывать: только так и можно было поступить, потому что она уже «моя».

Не боюсь

Планов у меня громадьё – как у Маяковского. Осуществятся ли они, не от меня зависит. Работаю над разными ролями. Пишу пьесы – сама для себя. Это, как модно сейчас говорить, эскизы. Разные: о Екатерине Второй, например, или о девочке, которая умела шевелить ушами. Может быть, я их не сыграю, но пишу. Они о конфликте с миром, с самим собой….

У меня очень редко бывает плохое настроение

Не поддаюсь ему, переступаю через него. В жизни столько прекрасных вещей - музыка, книги. Достаточно посмотреть в окно, как снег идёт, или дождь, и ты счастлив. Я улыбаюсь практически всегда. Возраста не боюсь. Потому что много ещё впереди – хорошего и радостного.

Похоже, что в Качаловском изобрели машину времени. Там только за пару секунд можно перенестись в удивительный мир. У него нет времени и дат, есть только одно настроение – настроение радости и эйфории счастья и беззаботности. Все то, что дарит нам этот ретро-концерт «Когда зажгутся фонари».

Ностальгия по светлым временам, когда деревья были большими, родители – молодыми, и папа кружил маму под вальсы прошлых лет. Когда заезженная пластинка скрипела на граммофоне «Мы друзья старинные, встань, Маруся, в стороне», когда в парке в вечерних сумерках зажигались фонари и вокруг них сразу образовывалось облачко из мотыльков. Вот именно туда, в беззаботное детство и юность перенесли первые аккорды необычного концерта. Ретро-концерт вместо классической постановки, самый настоящий концерт, когда артисты поют и декламируют стихи, танцуют. Настоящее ретро, когда просто щемит сердце от простых и понятных, таких важных деталей настоящего – воланов на платье, щелчков каблучков, алой помады и стильных микрофонов времен 30-х годов прошлого столетия. Столетия, когда за песнями и, казалось бы, примитивными мелодиями, скрывается большая правда о том, как люди хотели жить. Красиво жить, не оглядываясь ни на какие потрясения народов. Ни на вождей народов.

Вместо декораций – занавес, который под светом прожекторов то становится золотым, то блистает серебром, а то колышется от дуновения бриза цвета морской волны. Вот так волшебно даже ветер обретает свой цвет под песни Ободзинского, Вертинского, Петра Лещенко, Клавдии Шульженко, Леонида Утесова, Аллы Баяновой.

Дамы – в серебряно-черных платьях, в черных перчатках и с алыми помадами на бедных лицах, все по моде 30-х годов. Мужчины – в черных фраках, с черными хризантемами в петличках. Кто-то серьезен, кто-то, напротив, излишне весел. Все в зависимости от ролей, когда они играют песни. А песни можно сыграть на сцене, как, например, в «Татьяна, помнишь дни золотые?». Пока Алексей Захаров терзается от прошлых воспоминаний, его избранница – девушка из подтанцовки Славяна Кащеева, не может решить, с кем остаться.

Илья Славутский в роли очаровательного повесы и любимчика публики заводил зал, беззастенчиво подмигивая и улыбаясь дамам из зала, взглядом словно обещаясь каждой из них.
Утонченная аристократка Елена Ряшина проникновенно исполняла романсы, под которые грустили наши бабушки.
А волшебная Эльза Фардеева читала душевные стихи Валерия Брюсова о том, как в доме завелись наглые мыши.

В первой части концерта звучат игривые «Конфетки-бараночки», «Бублички», «Моя Марусенька», «Чубчик», затем печально-глубокие «Я ехала домой», «Осень, прозрачное утро» и «Очи черные». Их исполняли Илья Славутский, Алексей Захаров, Елена Ряшина и Эльза Фардеева. На сцене танцевали четыре пары актеров, которые и без слов смогли рассказать чувства героев, когда кружились в вальсах, били чечетку или танцевали чарльстон.

Но каждый из актеров на миг снимал маску, и тогда обнажалась душа – ранимая, все понимающая, тоскующая по Родине, по светлому чувству любви и аромату вечности. Песни и стихи эпохи, которая канула в Лету, чьим представителям осталась только ностальгия и это волшебное чувство невесомости, которое появляется, едва зажгутся фонари…

Ретро-концерт с привкусом ностальгии

На Малой сцене Качаловского театра прошла премьера ретро-концерта «Когда зажгутся фонари», поставленного Ильей Славутским. Какова предыстория постановки и чем актеры тронули публику — в материале «Реального времени».

Родом с Лазурного берега

То, что подавляющее большинство актеров Качаловского театра хорошо поют и танцуют, — аксиома. Это умение пригодилось и на гастролях во Франции, куда с завидной регулярностью ездят казанцы. В Марселе, где проходит фестиваль русской культуры, у качаловцев давно есть свои зрители, которые ждут их приезда.

Фестиваль русской культуры на Лазурном берегу в свое время был придуман потомком эмигрантов, князем Георгием Ангуладзе, который увлек своей любовью к русскому искусству французского актера и режиссера Ришара Мартена.

Спектакли играются в зале театра Турски, находящегося далеко не в центре Марселя, не в самом фешенебельном районе, но это не мешает собирать аншлаги. Часть зрителей, естественно, смотрит спектакли с наушниками, но традиционно бывают и представители трех волн русской эмиграции, приезжающие из других городов и даже из неблизкого к Марселю Парижа.

Традиция на фестивале такова, что после спектакля часть публики, купившая дополнительные билеты, остается в большом театральном фойе, и здесь их ждет еще одно представление — кабаре. Актеры, только что сыгравшие спектакль, исполняют для зрителей песни русские, цыганские, популярные в эмигрантской среде. Концертная программа идет под шквал аплодисментов, часто билеты в кабаре покупают не только русскоязычные зрители, но и французы.

Одна из самых популярных программ кабаре — у качаловцев. Очевидно, отталкиваясь от этого опыта, Илья Славутский и сделал ретро-концерт «Когда зажгутся фонари», премьерные представления которого сейчас проходят на Малой сцене Качаловского театра.

Пьеро и Арлекин

«Когда зажгутся фонари» — стильное действо, выстроенное с чувством меры и такта, что традиционно отличает Илью Славутского-режиссера. Живой оркестр — аккордеон, бас-гитара, ударные, саксофон и скрипка. Четыре вокалиста — Илья Славутский, Алексей Захаров, Елена Ряшина и Эльза Фардеева. Еще восемь актеров — танцевальная группа. Звучат не только песни, но и стихи, преимущественно «серебряного века» — Иванов, Гумилев, Брюсов, Северянин, Лохвицкая. Песни из репертуара Вертинского, Петра Лещенко, Татьяны Ивановой, Аллы Баяновой, Льва Утесова.

Каждый из солистов в образе. Простушка, веселая и заводная, Эльза Фардеева. Романтичная фам фаталь Елена Ряшина. И — случайно или так задумано — два персонажа, которые четко ассоциируют с героями комедии дель арте. Бледный и грустный Пьеро (Алексей Захаров) и дерзкий, отчаянный Арлекин (Илья Славутский). Если вспомнить повальное увлечение этими образами итальянской комедии в России периода «серебряного века» — все в тему. Вспомним заодно традиционный образ Александра Вертинского, выбравшего маску Пьеро.

Кто делал костюмы можно угадать, не заглядывая в программку, — ах, эти цветочки из ткани на поясах у дам, эти атласные банты вместо галстуков у кавалеров, этот безупречный крой, этот породистый французский серый цвет, этот знаменитый гриз… Так работать может только Рустам Исхаков. Визуальный ряд продуман до мелочей — опять-таки фирменная фишка Ильи Славутского.

«Там, где цветет миндаль»
Естественно, нет ни декораций, ни реквизита, но элементы театрализации присутствуют, каждая песня нашла свое режиссерское решение. Илья Славутский с присущей ему деликатностью и безупречным музыкальным вкусом проходит между Сциллой и Харибдой — в вокальных номерах нет ни цыганщины, ни налета ресторанного пения, хотя репертуар в этом плане выбран опасный.

«Бублички», «Моя Марусенька», «Чубчик», «Я ехала домой», «В бананово-лимонном Сингапуре», «Осень, прозрачное утро» и, конечно, «Очи черные» — таков очень неполный перечень. Не со всеми аранжировками можно согласиться, есть произведения, которые, на мой взгляд, требуют более камерного аккомпанемента, но это уже вкусовое замечание.

Четыре пары танцующих актеров — особый разговор. Работают стильно, изящно, уместно. Неизменно интересна в течение всей программы Славяна Кощеева — азартна, красива, зажигательна. Александр Малинин — ну просто бог дансинга. Максим Кудряшов — ироничен, загадочен. Танцуют, заходятся в чарльстоне, бьют чечетку. Между партнерами в паре выстроены отношения, что добавляет театральности действу. Безмолвный диалог между Славяной Кощеевой и Алексеем Захаровым, поющим «Татьяна, помнишь дни золотые», — один из удачнейших номеров ретро-концерта.

Вроде бы несложная в драматургическом отношении вещь — концертная программа, но, сидя в зале, то и дело ловишь себя на множестве ассоциаций. Видится Стрельна и Озерки, куда Блок ездил слушать цыган. Пароход, отчаливающий от крымского причала, увозящий наших соотечественников в Стамбул, а потом во Францию — навсегда. И красавец-князь, освободивший Россию от Распутина, на палубе с гитарой, наигрывает романс и смотрит с тоской на исчезающий берег. Поет, чтобы не плакать, — такой вот кураж.

«Натянулись гитарные струны — сердце ждет. Только тронь его голосом юным — запоет», — точнее Александра Блока о таком пении, как в программе «Когда зажгутся фонари», не скажешь. Песни, включенные Ильей Славутским в ретро-концерт, в основном ассоциируются у нас с периодом эмиграции первой волны, они были увезены из России, какая-то часть написана в изгнании, потому, наверное, многие номера пронизаны ностальгией. «Я ехала домой», — Елена Ряшина именно так и поет, с какой-то нездешней, отстраненной грустью. С чувством невосполнимой потери.

В финале ретро-концерта есть один номер, который выбивается из общего ряда. Илья Славутский, повторюсь, Арлекин, веселый корифей этого небольшого хора, вдруг становится иным. Ушедшим в себя, пораженным тоской. Он поет «Аравийскую песню» из репертуара Александра Вертинского, исполненную позже Валерием Ободзинским. Песню о том, что всех нас в жизни ждет дорога. Путь, по которому мы уйдем… Илья поет тихо и строго, он словно снял маску и чуть-чуть приоткрыл душу.

Впрочем, весь ретро-концерт для зрителей — это два часа, когда можно отпустить душу на свободу. Азартно хлопать в такт, смахивать слезы, печалиться и вспоминать, вспоминать, вспоминать, казалось бы, забытые в суете дней чувства. И на миг, пусть хотя бы и на миг, воскресить их.