«Сказочные элементы щедро рассыпаны в пьесе и подчеркнуты в постановке. Массовые сцены - сильная сторона казанского театра и Славутского-режиссера: он и в этом спектакле применяет движение массовки по кругу, «перемещение толп», отчего создается иллюзия водоворота событий, по сцене словно проносится людской смерч, втягивая внимание зрителей в свою воронку. Вместе с человеческим вихрем в этом спектакле вращаются и декорации (плетеные заборы), очевидно, символизируя и динамику внешнего мира с его «враждебными вихрями».

«Александр Славутский, оставляя и где-то даже нарочито утрируя комедийный пласт, делает народную драму. Драму о том, что народ заставляют проживать не свою жизнь, что всеобщее оглупление нивелирует личность и о том, что самый страшный кризис – не экономический, а тот, что происходит в душах и умах людей. Изобразительный ряд спектакля нарочито лаконичен. Плетеные заборы-ширмы, выполненная из этого же материала дымящаяся печка – так увидел образ деревни Мочалкина сценограф Александр Патраков. Персонажи одеты в костюмы из полосок кожи (художник по костюмам Елена Четверткова), очень условные и напоминающие арестантские робы. На головах шапочки, словно у персонажей с картин фламандских мастеров. Перед нами не реальная деревня тридцатых годов прошлого века, когда всех загоняют в колхоз, а какое-то странное племя людей, что еще подчеркнуто практически одинаковым гримом.
Но именно от скучной реальности к обобщению, к метафоре хочет увести нас режиссер и его актеры. Не анекдотический случай рассказывает нам театр, а притчу»

Оказывается, нравы человеческие ничуть не изменились за минувшие 80 лет. Алчность овладевает людьми при виде неслыханного богатства - так было много веков назад, так происходит и сейчас. Здесь тебе и глупость, и тщеславие, и любовь к выпивке, особенно «на халяву», и «стадный инстинкт», когда толпа колхозников готова и восхвалять, и линчевать главного героя. И рядом – великодушие и трогательная мечта о счастье. Становится понятно, почему постановщики решили нарядить своих персонажей не в русские рубахи и лапти, а в такие странные на первый взгляд кожаные лоскутные костюмы – мне они напомнили что-то средневековое, с картин Питера Брейгеля. Видимо, режиссер подчернуто не желал «прицеплять» героев пьесы к России 30-х годов прошлого столетья, намекая зрителю на вечность и вненациональность человеческих чувств.