«Вишневый сад», поставленный А.Славутским, существует будто в присутствии Чехова. Его образ возникает уже в программке, где А.П.описан с какой-то острой личной болью. Это мимолетной видение, рожденное несколькими скупыми фразами, в течение всего спектакля оказывается очень стойким и придает иной масштаб событиям последней чеховской пьесы. Для Славутского «веселая пьеса» Чехова-стоика полна авторского сочувствия ко всем, кто остается жить. Ведь в присутствии смерти трагизм жизни все равно весел.
        Этот спектакль фактически обрывается на лопахинской реплике: «Выходите, господа… До свиданция!». А все, что сказано после – как торопливая приписка автора на полях своей рукописи, как след минутной душевной слабости великого драматурга и простого смертного, который знает, что непоправима в этой жизни только смерть…

Притушив историю про «мильон страданий», режиссер насытил действие великолепной музыкой живого оркестра, вместил в пространство изящных декораций, запустил машину почти бесконечного праздника, почти не прекращающегося веселого торжества. И тем самым избежал извечной заунывности чеховских постановок.

Сюжет казанского "Вишневого сада" развивается стремительно и на расстоянии вытянутой руки от зрительских мест, расположенных на сцене, безо всяких прелюдий, начавшись прямо с приезда Раневской, превратившегося здесь в настоящее народное гулянье. Сопровождает это знаменитый еврейский оркестр, тот самый, который впоследствии мечтали "зазвать на вечерок" Гаев и Раневская. Оркестр стал полноправным действующим лицом спектакля, а тревожные аккорды Астора Пьяццоллы и Тома Уэйтса - своеобразным камертоном рассказанной театром истории, в версии Александра Славутского повествовавшей об извечной, драматической и одновременно нелепой разобщенности между близкими людьми. Финал был сыгран эмоционально и отчасти сентиментально. Однако традиционного ощущения безнадежности на сей раз не возникло. Наверное, потому, что Фирс, держа в руках икону, послал вслед своим бывшим хозяевам некое благословение на возможно более счастливое будущее.

Чехов Славутского жесток, «неудобен», в чем-то спрямлен, но захватывает настолько, что и спустя долгое время невозможно забыть…
В доме-призраке плетеные стены, плетеный потолок, в которые вкраплены, точно наши слезы, прозрачные бусинки, а мы сидим здесь же, на сцене, ряды напротив друг друга, и словно видим свое отражение в лицах таких же зрителей. Может быть, мы – и есть тот самый вишневый сад, прекраснее которого нет ничего в губернии?... И глубокая печаль по этим людям, по их судьбе просыпается в сердце и уже не может уснуть – как неприспособлены они к изменяющейся жизни, как отчаянно хватаются за любую возможность продлить ту жизнь, от которой ничего уже не осталось, как веселятся напоследок  и плачут о том, что давно уже минуло…

Дом с прозрачными стенами, увитыми переплетением узкой белой тесьмы, как паутиной, прекрасен и беззащитен. Космос и Время одинаково безжалостны к нему. Тут все как бы клоуны своей жизни и судьбы. Это цирковая компания, бродячая труппа, живущая под гипнозом чувственных и пряных мелодий в исполнении вполне конкретного еврейского оркестра, готового играть на свадьбах и похоронах.

     Спектакль казанцев – нечто удивительное. Он разрешает мучительную загадку – почему драматическую историю потери вишневого сада, дома, семьи Чехов назвал комедией? С точки зрения здравого смысла чеховские герои делают нелепый, комичный выбор. Казанский театр сделал эту заложенную в пьесе мысль очевидной до наглядности.
       Стены сотканы из тысяч тончайших нитей, легкая, воздушная конструкция-дом то ли солнцем пронизана, то ли паутиной затягивается.Светло, легко, прозрачно, но болезненность этой красоты, этот пронзительный аккорд до поры до времени очевиден только зрителям.  Чеховские герои в полуметре от зрителей веселятся, точно малые дети в неведении. С оркестром, музыкой, танцами – кружением пар и вакханалией хоровода. В блестящих «пижонских» костюмах героев – что-то от карнавальной стихии. Ощущение трагифарсового балагана. Или – клоунады. Неуместной, нелепой, невозможной, казалось бы…  Сад продан. Дети преданы. Комедия, да и только.

Ряды стоят прямо на подмостках, и зрители оказываются буквально втянуты в историю потери родового гнезда. Исключительной красоты декорации – изящный подсвеченный дом, больше похожий на замок Фата-морганы или елочную игрушку, чем на усадьбу. Костюмы – яркие авторские работы… Все это еще больше укрепляет зрителя в мысли, что люди давно от земли оторваны, что нет практической хватки в их руках, больше похожих на крылья. Они потеряли главное человеческое назначение – жить в реальности.

В основе оформления «Вишневого сада» Чехова лежит принцип ажурной беседки, «сотканной» из прутьев. В этой беседке-доме, обреченной на слом новым хозяином Лопахиным, доживают свои последние деньки перед отъездом Раневская, Гаев, Аня, Варя. Они похожи на перелетных птиц, которых выталкивают из родового гнезда, а куда лететь – они не знают. Режиссеру удалось поймать чеховскую ноту тихого прощания с жизнью, мудрого смирения с неминуемым концом.

Все болтают, шутят, спорят, не желая признаться самим себе, что их собственный мир давно разрушен. В ярких, несущих явную карнавальную стихию костюмах, выполненных из переливающейся блеском тафты и перьев, они – как странствующие комедианты, заблудившиеся во времени, не умеющие смотреть на жизнь иначе как на бесконечную дорогу без отягощающих забот о завтрашнем дне и забывающие, что «всему на этом свете бывает конец».

Перед нами стильная постановка, где есть все атрибуты современного спектакля. Но «Вишневый сад» не переписали, он все так же остался «про жизнь», про то, что даже если тебе осталось пробыть в этом мире всего несколько часов, это ужасно много, и про то, как в иных случаях годы иногда могут стать мигом… Здесь нет правых и виноватых, а есть счастливые и несчастные люди… Когда заканчивается спектакль, гаснет свет, и темный потолок становится звездным небом, так хочется счастья всем им.

Здесь в одно полотно сотканы и трагикомедия, и мелодрама, и фарс, и философская притча…
Хотя крутятся на сцене новомодные шутихи, а герои и героини щеголяют в ярких костюмах, хотя музыка Астора Пьяццоллы и Тома Уэйтса наполняет сценическое пространство атмосферой рубежа 20-21 веков, -- страсти, бушующие в душах людей, остаются все теми же, что век назад.

Кто говорит, что Чехов – это скучно?! Здесь с первой минуты находишься в напряжении: Славутский сразу вводит зрителя в мир Раневской, где нет места раздумьям и трудам, а лишь ее девизу: «Жизнь – праздник». Спектакль оставляет сильное впечатление от тонкой нюансировки оценок, от глубины, но не отягощенности прочтения Чехова, от мастерства актеров, от ансамблевости, от изысканной музыкальности, ненавязчивой и тонкой, от изумительного вкуса сценографа.